https://www.znak.com/2018-05-15/dramaturg_sergey_plotov_o_poezii_na_zlobu_dnya_scenarnom_masterstve_i_plohih_rossiyskih_teleserialah

2018.05.15

Сергей ПлотовНаиль Фаттахов/Znak.com

Его шутки вы сотни раз слышали в многочисленных сериалах и сценической версии шоу «Шесть кадров». Его стихи, написанные на злобу дня, собирают сотни, а порой и тысячи лайков. Некоторые из них, особенно острые, уже пошли в народ. Драматург и сценарист Сергей Плотов имеет на своём счету множество работ в театре и на телевидении. В Челябинске он проработал 19 лет. Челябинцы до сих пор помнят его комический дуэт «Саня и Серя», созданный в содружестве с Александром Бороком, а также их проект «Чёрный театр».

Уже много лет Плотов живёт в Москве, сотрудничая со звёздами первой величины. Его тексты для выступлений Геннадия Хазанова «Каша из топора» вышли отдельной книгой в столичном издательстве АСТ. В Челябинске мэтр не только принял участие в проекте #ТеатрПространствоСвободы в качестве члена жюри фестиваля капустников «Чугунок», но и представил публике тексты из новой книги «Дефиле». 

О непростом пути к успеху, новых проектах и причинах, по которым в России сегодня так плохо снимают телесериалы, Сергей Плотов рассказал корреспонденту Znak.com.

— Ты давненько не бывал в Челябинске, а в нынешний приезд провёл тут довольно много времени. Как впечатления?

— Не могу ответить однозначно, очень многое наслаивается друг на друга. Всё-таки я провёл здесь 19 лет, и очень многое память вытеснила, а тут… Я иду мимо здания и вспоминаю: здесь я казино открывал, а вот здесь вёл Новый год у мясников из цыганской мафии, а здесь — это, а здесь — то. И этот объём вытесненной и вернувшейся информации меня даже начал слегка утомлять. 

— Ты не пытался сублимировать эти переживания в некую художественную форму?

— Всегда. Всегда пытался. Все основные тексты основаны на этих переживаниях. Три года я проработал на «Эхе Москвы». и два из них писал стихи здесь, в Челябинске. Эти ежедневные стихи ведь начинались без применения. Я написал небольшой цикл и только потом показал его Шендеровичу (писатель-сатирик Виктор Шендерович — прим. ред.) на фестивале капустников. Он говорит: «Это надо использовать, это круто!». Он сначала пытался использовать эти стихи как межэфирные телевизионные прослоечки, но тогда на телевидении он уже стал персоной нон-грата даже на канале «Культура». Позвонил и сказал: «Серёга, рекомендации от меня стали антирекомендациями». 

Я тогда слушал его на «Эхе Москвы» в программе «Ну и денёк» и предложил использовать мои стихи там. Он перезвонил буквально через час, сказал, что договорился с Венедиктовым, но есть один нюанс — утром я должен быть в Москве. Утром я был в Москве (смеётся). 

Но сами эти стишки начались от тоски. Просто, чтобы не сойти с ума, я решил каждый день писать по стиху, чтобы держать себя хоть в какой-то форме. 

— Как у тебя возникла потребность рифмовать слова?

— Лет в четырнадцать вместе с прыщами ко многим молодым людям приходит потребность писать стихи о несчастной любви. О счастливой-то чего писать? Она неинтересна в эти годы. Точно так же эта потребность пришла и ко мне. Просто в отличие от всех остальных я не затормозил. Пара моих стишков, написанных в пятнадцать лет, вошли в сборник «Ранний рассвет» издательства «Молодая гвардия». Редактором сборника выступил [Евгений] Евтушенко, который почти к каждому стихотворению оставил комментарий, и мои два стишка получили очень хорошую оценку. Мне шестнадцать, я живу в Омске и получаю книгу, где два моих стихотворения хвалит Евтушенко. Ха-ха, ребята, да меня теперь на кривой козе не объехать! Я — гений, прочь сомненья! (смеётся). Видимо, тогда я и подсел. 

А ещё я же тогда песни писал! Ну, как я тогда считал. Я знал даже не три, я знал штук шесть аккордов на гитаре. Среди них был даже один мажорный. И я терзал своих родных и близких исполнением своих вот этих «песен» по часу-полтора. Сейчас понимаю, какие терпеливые, какие хорошие друзья у меня были в то время. Я потом послушал как-то записи и обнаружил, что у меня начисто нет слуха. Энергетика есть, наглость есть, слуха — нет. Это даже мелодиями было сложно назвать. Потом я резко помудрел и решил: зато я хорошо читаю, у меня «пять» по сценической речи. Поэтому я буду просто читать с выражением. И вот, «награда нашла героя», теперь я этим и занимаюсь. 

— Тогда у меня к тебе вопрос про наглость и энергетику. Знаком ли ты с корпусом текстов, известных как «русский рэп»? 

— Я знаю, что он существует. Я, например, слушал Нойза в своё время. То есть я имею о русском рэпе чуть большее представление, чем о поэзии современного Ирана, например. Это очень интересное явление. Когда мне то ли для капустника, то ли для ещё какой-то работы понадобилось стилизовать стихи под рэп, я начал знакомиться с его структурой, и, знаешь, там ведь очень сложное строение стиха. Рэп только кажется лёгким, мол, вышел на сцену и чего-то там понёс. Нет. Все эти баттлы, эти панчи — сложное искусство. Там, где это искусство, конечно. 

Но так и стихи… Не всё, что в рифму. — стихи. Бывает, очень сложно определить, где поэзия, а где — поздравление бухгалтерии на корпоратив 8-го Марта. И то, и другое в рифму, и то, и другое — в ритм, но есть нечто, что делает поэзию поэзией. Не знаю, что это. 

— Все говорят, что ты работаешь с немыслимой производительностью. Кроме того, ты находишься в очень динамичной культурной среде, в высококонкурентной среде, живёшь в ритме столицы. Когда ты приезжаешь в провинциальный город и окунаешься в его театральную жизнь, у тебя нет ощущения, что театр закапсулировался сам в себе, как государство в государстве?

— От города зависит. Я много лет катался по стране, и было два города, куда меня упорно не приглашали. Это Челябинск, где я отработал 19 лет, и Омск, где я родился и вырос (смеётся). И Омск до сих пор стоит особняком. Это был очень живой город. (После раздумий). Даже знаменитый Владимир Шандриков с его песней «А я откинулся, какой базар-вокзал» учился на Худграфе у моего отца. Была движуха. А сейчас… Всё просело, пылью занесло и стухло. А Драма в Омске при этом живёт и является одним из лучших театров. Это не связать. 

Здесь, в Челябинске, я был в оперном театре, смотрел «Евгения Онегина», это было, по крайней мере, любопытно. Я когда-то давно видел «Онегина» в Саратове. Меня там страшно развеселило, что няня была в два раза меньше и уже Татьяны. Понятно, что эта няня у такой Татьяны никогда в жизни роль не отберёт. У неё никто эту роль не отберёт, её вынесут в этом белом платьице. А здесь всё нормально — няня соответствует возрасту, Татьяна соответствует возрасту. Опять же эта вода. Не знаю, что она символизирует: то ли «вешние воды», то ли «воды отошли», но она всё равно привлекает внимание. Что-то в этом есть. Это любопытно.

— А прошедший фестиваль капустников «Чугунок» тебе понравился?

— (С жаром) Да! Он классный! Вот честно тебе говорю: мы с Юрием Сычёвым, организатором фестиваля, друг другу хоть этого вслух и не говорили, но не надеялись, что будет так хорошо. Мы рассчитывали на то, что будет хотя бы неплохо и это станет нашей победой. А было хорошо! Было огромное количество ярких, интересных и неожиданных номеров. Театр кукол порадовал, хотя ему было трудно меня порадовать (улыбается), учитывая весь мой бэкграунд. Там очень живая молодёжь, и дай ей бог как можно дольше оставаться живой, не превращаться в какого-нибудь старого, замученного жизнью кукольника. 

Магнитогорская драма показала замечательный, очень смешной номер. Между двумя артистами происходит такая пушкинская дуэль, а два других актёра изображают пули. Летят, акробатически сталкиваются. Сама придумка шикарная. 

Критики номер показали, прикинь! Взяли и показали «капустный» номер! Ответили на известную актёрскую претензию «вот ты мне тут рассказываешь, как надо играть, а поди-ка, попробуй сам». Они пошли, попробовали и получили спецприз за сценарий. 

Со своей стороны обязуюсь договариваться с интересными людьми, мастерами капустника типа Эдуарда Радзюкевича или Игоря Угольникова и пытаться тоже притащить их сюда. 

— Мы всё записываем!

— Абсолютно. 

— Ты работаешь одновременно над кучей проектов…

— Сейчас уже меньше. Сейчас у меня в работе примерно пять разных проектов. Одновременно, да. А было 10-11. И это не фигуральное обозначение количества, их действительно было десять-одиннадцать. Переключаюсь. Просто переключаюсь с одного на другой, распределяю их по степени дедлайна. 

Я, пока жил в Челябинске эти дни, написал шесть номеров для «Буратино», который ставит Евгений Ибрагимов в московском Губернском театре Сергея Безрукова. Музыку к этим номерам пишет небезызвестный челябинцам Николай Якимов (автор-исполнитель, долгое время работал завмузом Челябинского кукольного театра — прим. авт.), а куклы будет делать художник Дамир Муратов, автор известной картинки «Che Бурашка» и тоже ученик моего отца. 

— Скажи, пожалуйста, ты не скучаешь по сцене? По актёрской работе?

— Нет. Сразу скажу, что актёр-то я средний. Придумать, сочинить, поставить, развести всё, выстроить логику и драматургию — это я могу очень хорошо. Гораздо лучше, чем я мог бы сыграть это сам. А актёр-то я такой… «Не портит сцену», так это называется (смеётся). В жестоких провинциальных театрах такая функция называлась «штаны». Актёр, который в штанах выйдет на сцену, походит по ней, ничего не испортит. Не «третий гость на балу», но и не Гамлет. Поэтому тоски-то не было по сцене. 

Сейчас это всё ещё компенсируется и поездками, во время которых я устраиваю из вечера небольшой поэтический спектакль. Там, на самом деле, всё простроено, хоть и выдаётся за импровизацию. Там всегда есть внутренняя драматургия, как, куда качнуть, как сделать. Так что этой сценической работы мне пока хватает. 

Я снялся в эпизодике сериала «Кто в доме хозяин». Эту серию снимал Эдик Радзюкевич, который сказал: «Ну, иди, сыграй то, что ты там понаписал» (смеётся). Ну, сыграл и сыграл. Долг исполнил. Тоски нет. На сцену не рвусь. 

— Ты как-то иронически написал «Большой Поэт не ходит в туалет». Все ж хотят нетленку ваять, а сценарная работа — суровая штука…

— Да, подёнщина. Это ремесло, абсолютно точно. На самом деле я очень иронично отношусь к людям, которые пишут стихи, может, даже хорошие стихи, но… Вдруг у них в мозгу что-то щёлкает и они начинают ощущать себя Мессией, всерьёз говорить о том, что им строчки Бог диктует. 

Я сразу говорю: мне никто ничего не диктует, я сам всё придумываю, это — моя работа. Тем более что есть стихи для души, на момент или от веселья. А когда я пишу мюзиклы, которых понафлудил уже немерено, это — работа. Я сажусь и пишу стихи. Вот эти — для этого героя, эти — для этого. Я вхожу в роль того персонажа или дуэта, или хора, который сейчас работает, и пишу за них. 

Поэтому «Большой Поэт не ходит в туалет» — иронический посыл, такая подколочка, адресованная тем, кто считает себя очень большими поэтами, и поэтому они такие «не от мира сего». Я — нормальный. Я — от «сего». 

— У тебя огромный список законченных проектов. А какая была первая сценарная работа?

— «Моя прекрасная няня». После шикарного капустника в Доме актёра, посвящённого 15-летию пожара в доме на Тверской, Радзюкевич, который как раз снимал «няню», спросил: «Хочешь пописать?». У меня работы-то не было, кроме «Эха Москвы». Я, разумеется, согласился. Он привёз меня к креативному продюсеру этого сериала Константину Наумочкину, новосибирцу, автору знаменитой КВНовской команды и автору знаменитой фразы «Партия! Дай порулить?..». 

— О, эпохальная фраза!

— Да, фраза эпохальная. Костя честно мне сказал: «Вот у нас есть серии, которые не поддаются адаптации („Моя прекрасная няня“ — совместный продукт „Амедиа“ и „Sony Pictures Television“, снятый по мотивам американского сериала „Няня“ — прим. авт.). Они лежат в отдельной папке. Я тебе дам сценарий одной из них, и, если ты сможешь его адаптировать, то сможешь работать». Я смог. 

— Тяжело ли тебе было воевать с жёстким сценарным форматом?

— В то время нет. Наверное, было правильно начать работу сценаристом с адаптации, потому что в оригинальном сценарии очень жёсткая структура, с которой можно сделать кальку. Но внутри этой структуры надо многое адаптировать к нашим реалиям. Потом я прошёл мастер-классы у [Александра] Митты, потом учился у Адама Чейза — одного из авторов сериала «Друзья» и мультсериала «Симпсоны». Так постепенно, проверяя теорию практикой, учился, и пошло-пошло. В марте я начал писать «Няню», адаптируя неадаптированные серии. Потом получил для работы уже и «нормальные» серии. А в мае я уже стал шеф-редактором этого проекта и уже просто следил за всей сценарной группой, приводил всё к единому формату, следил за тем, что происходит на площадке, не замечая смены дня и ночи. Там по 12 часов смены были. Потом к «Няне» добавился «Кто в доме хозяин», который я вообще вёл с первой серии.

Есть в цирке такой аттракцион, когда на шестах крутятся тарелочки, а между ними бегает человек, который эти тарелочки подкручивает, чтобы они не упали. Самый жестокий для меня аттракцион в мире, потому что в нём я вижу себя (смеётся). Тут вот я подкрутил одну тарелочку, тут — другую, а вот эта сейчас упадёт, так я её ногой зацепил. Эту работу сдал, эту сдал, а тут вдруг звонок: «Серёжа, выручай, у нас беда! Опять юбилей!». Значит, мне ещё одну тарелочку подставили, я и её подкрутил. 

Потом этот ритм становится привычным. Начинается техника, когда количество переходит в качество. 

— Кстати, а каково это — иметь одну профессию с женой?

— Получается, что хорошо. Так у нас и начиналось-то всё с одной профессии — я актёр, она актриса — в театре кукол. И дальше всё пошло так же, очень удобно. 

— Это ты втянул её в работу сценаристом?

— Я. Первым её проектом был сериал «Солдаты». Мужской сериал, прикинь (смеётся)?! Я, конечно, рассказывал ей какие-то истории из собственной армейской жизни, всё-таки два года-то отдал Родине. Она из семьи военного, ездила по военным городкам всё детство. Знает этот быт. Как-то постепенно всё и началось. Сначала она очень нервничала, переживала, потом окончила курсы у [Джона] Ворхауса (американского сценариста, работавшего над сериалами «Star Trek», «Женаты… с детьми», «Чудесные годы» и др. — прим. авт.), и вот сейчас я в Челябинске, а она занимается сценарием одного десятисерийного проекта. 

Так и дочка же туда же! Причём она — единственная в семье, кто получил профессиональный диплом. Закончила сценарный факультет ВГИКа, прекрасно защитив диплом на сценарии полного метра. Она-то теперь может нам говорить, что мы-то — дилетанты, у нее-то — вон, вгиковский диплом. «А у вас что?». А у нас — другое. У нас фильмография на полторы страницы (смеётся). 

— Над чем ты сейчас работаешь?

— Сейчас мы заканчиваем мюзикл «Тайна третьей планеты» для питерского театра «Карамболь» со знаменитым композитором Александром Зацепиным. Нам понравилось вместе работать, я сделал свою версию пьесы Евгения Шварца «Тень», это будет музыкальный спектакль, и мы уже вместе пишем туда номера. Потом «Буратино» для Губернского театра с Женей Ибрагимовым. И что-то ещё… А! Вспомнил!

Я выступал в екатеринбургском Ельцин Центре, и туда пришёл директор Екатеринбургского театра кукол, где мы в своё время поставили три спектакля. Один из них — «Картинки с выставки» — до сих пор идёт, набрал всяких призов. И вот он буквально с порога говорит: «А почему бы тебе не вернуться в профессию? Почему бы тебе у нас чего-нибудь не поставить?». Я давай отнекиваться, мол, «не пел давно и спел го*но». А ёж-то под череп попал. В общем, сейчас я заканчиваю разработку булгаковского «Бега». 

— «Бег» для театра кукол?!

— Да. Если Екатеринбургский кукольный на это пойдёт, то — да. В принципе, я, конечно, могу жить и без этого. Но если ставить что-то, то ставить что-то мощное. Если возвращаться в профессию, то с какой-то заявкой. «Торжественное возвращение Медичи во Флоренцию» (смеётся). 

— Ты знаешь изнанку телевидения. Приоткрой завесу тайны: почему на отечественном телевидении так много плохих сериалов?

— Я уже года три никакими сериалами не занимаюсь. Сериалы стали продюсерским искусством, а наш продюсер сильно отличается от западного. Во-первых, у него куча родственников. Во-вторых, он прочитал брошюру «Как снимать кино», выучил слово «логлайн» (logline (англ.) — краткое, в одном или двух предложениях, описание истории — прим. авт.), а может, и слово «франшиза» выучил — тогда совсем круто — и уверен, что знает, как правильно делать кино. 

То, что происходит, — ужас. Я года два телевизор не смотрю, но иногда окажешься в каком-либо общественном месте, а там телевизор включен. Утром, пока брился, включил сдуру телевизор в номере, а там идёт какой-то сериал. Там вроде в тайге что-то ищут… Но как они разговаривают — повеситься можно. Бомж-казах, наш спецназовец и какая-то их подруга разговаривают примерно так (голосом диктора новостей): «Постой, зачем ты взяла эти ягоды? Они ядовиты. Здесь вообще ничего нельзя есть. Положи их обратно». Я дословно попытался запомнить этот разговор. В лесу девка чуть не отравилась ягодами. А спутники ей говорят: «Постой! Зачем?». Это уже пародия какая-то. 

Смотришь зарубежные сериалы и видишь невероятное мастерство — Breaking Bad («Во все тяжкие» — прим. авт.), «Острые козырьки», «Фарго» — это нечто запредельное (с жаром)! Как?! Как это делается?! «Мост», «Убийство» да даже «Родина» — сейчас идёт седьмой сезон, там героиня, конечно, уже только глазки пучит и страдает, но держат, держат ведь сюжет, паразиты! Там история, там драматургия. 

— А тут? 

— А тут? Я как-то сталкивался с такой рекомендацией продюсера при написании сценария: «надо, чтобы с первой сцены зрителю было ясно, кем героиня приходится главному герою». Он полагал, что нужно написать нечто следующее: «Здравствуй, Мария, моя бывшая жена, с которой мы познакомились ещё в третьем классе и мечтали пожениться, а ты вышла замуж за Колю, а Коля потом бросил тебя. Здравствуй!». «Здравствуй, Пётр, который…» и так далее. Требовалось всё расписать таким образом (смеётся). Герои всё рассказали, поклонились, ушли. Ужас. 

— Но ведь во всём мире все бюджеты давно переехали из кино в сериальную индустрию…

— Да. Только там их, наверное, не воруют. Бюджеты-то есть (смеётся), но помнишь, как сказано у Гоголя в «Ревизоре»: «Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась». Бюджеты есть, всё нормально. Но — сгорели. 

А вот артистка. Артистка очень хорошая. Но племянница продюсера — тоже хорошая девочка и очень хочет сняться в кино. (шепелявя и кривляясь): «И канефно плиходит такая племянниса такая. Косноязычная, ну да ничего, мы как-нибудь подмонтируем, сделаем». 

И так везде. Здесь урежем, тут ужмём, тут заменим. По сценарию на столе должна быть икра. Это принципиально? Ну вот, мы тогда положим бутерброды с колбасой. Заветренной. А лучше просто свёклы нарежем, засыплем солью, зритель ничего не поймёт. А проведём как икру. И понеслось! 

— А хоть какая-то оптимистичная нотка может прозвучать в отношении нашего кино или сериального продукта?

— Она может прозвучать, но что-то я её взять не могу. Я ж говорил, плохо у меня с музыкальным слухом (смеётся). Без надежды, конечно, жить нельзя. Это тебе не для газеты фраза, но у себя в «Фейсбуке» я писал: «Я оптимист, потому что считаю, что … в стране наполовину полный». Наполовину полный, но всё равно тяжко. 

Я тут на Бродвее посмотрел мюзикл «Чикаго» (мюзикл Джона Кандера на либретто Фреда Эбба и Боба Фосса, написан по мотивам одноимённой театральной пьесы 1926 года журналистки М. Д. Уоткинс — прим. авт.). 13 лет, каждый день, они играют этот мюзикл без выходных. 

— Это какие-то суперлюди!

— Да. Там, конечно, меняются составы, но они играют как в первый раз любимую премьеру! На разрыв! Без «раскачки». Там всё! Я раньше думал, что «бродвейский уровень» говорят так, для красного словца. Но понял, что никогда. Никогда нам не достичь такого уровня. Это невозможно.